Ему 88. Бодрый, активный, с прекрасным чувством юмора и светлой памятью. Планировали говорить о периоде его работы на «Гидросиле», но я попросила начать с самого начала – с рождения. То, что он рассказал, может стать основой для повести, романа, фильма – документального или художественного
Услышав о чьей-то необыкновенной судьбе, мы часто говорим: «Как в кино». Но в жизни-то интереснее, драматичнее. Бывший главный конструктор завода «Гидросила» Аркадий Аскери по какой-то случайности (а может, и закономерности) включился в производственный процесс предприятия, сделал целый ряд изобретений, оставил после себя внушительное конструкторское наследие и продолжает быть благодарным людям, с которыми его свела судьба.
Аркадий Николаевич родился 29 декабря 1932 года в маленькой «деревушке» в Иране. На самом деле, по паспорту, его зовут Мухамед Али. В его ауле все были бедными, тяжело работали на землевладельцев. Но семья Аскери жила сравнительно неплохо благодаря тому, что мама занималась гончарным делом, ее посуду покупали даже жители соседних селений. Когда Мухамеду, младшему из троих детей, было одиннадцать лет, мама умерла. После этого мальчик сбежал из дому и больше туда не вернулся.
– Я решил отправиться к старшему брату, который жил в столице, – вспоминает Аркадий Николаевич. – Сначала мне надо было добраться до города Зенджан, а потом уже в Тегеран. И я добрался, без денег, без еды. Надеялся, что брат мне поможет. Но чем он мог помочь? Сам работал в магазине, где была пекарня. И хозяин магазина предложил мне работать уборщиком. Я согласился, потому что выбора не было. К тому же меня кормили и разрешили жить здесь же, в магазине.
Мальчик был старательным уборщиком, но всегда внимательно следил за работой кассира и мечтал занять его место – продавать хлеб. Прошло полтора года. Однажды во время проверки магазина выявили много финансовых нарушений, и кассира забрали. Временно продавать хлеб доверили бывшему уборщику. У хозяина было несколько магазинов, и деньги из касс он собирал раз в три дня. Когда пришел забирать выручку в этот магазин, удивился результату и «оформил» мальчика на постоянную работу кассиром. Поставили табуретку, чтобы удобно было стоять за прилавком, ведь мальчишка еще был маленького роста, и работа пошла.
Через пару лет хозяин забрал перспективного кассира к себе домой. Это было не только сменой места жительства, но и повышением по службе. Теперь в обязанностях Мухамеда было собирать выручку со всех магазинов. Объезжал на велосипеде все точки и привозил деньги своему работодателю.
– У хозяина я жил примерно два с половиной года, – рассказывает Аркадий Николаевич. – Потом снова работал в одном из магазинов. Я уже повзрослел, а наступали переломные для Ирана времена, и я вступил в Национал-социалистическую рабочую партию. Моим заданием было распространять листовки. В 53-м году произошел переворот, шахиншах Ирана сбежал. Мы так радовались! Как в Украине после Майдана, когда валили памятники. Мы делали точно так же. Это было головокружение, эйфория. Теперь считаю, что нельзя было так делать. Надо было управлять государством, а не крушить. Но это было.
Поскольку иранские нефтяные компании принадлежали Великобритании и США, они разработали план. Спустя несколько месяцев после переворота они создали панику: практически во все города запустили машины с военными, которые ездили по улицам и стреляли. Нашего лидера Мосаддыка, который был премьер-министром, арестовали. А потом стали арестовывать активных членов партийной организации. Когда я расклеивал листовки, меня трижды арестовывали. То есть обо мне знали. Ситуация сложилась такая, что я был вынужден уехать в Советский Союз.
Слово «уехать» Аркадий Николаевич употребил условно. На самом деле добирался он долго, тяжело и с серьезными последствиями. Отправился не сам, а с двумя попутчиками, тоже решившими перебраться на территорию СССР.
Молодые парни, совсем еще мальчишки, по двадцать с небольшим лет, нашли проводников, которые за определенную плату вызвались переправить их до границы с Союзом. Сутки ехали в автобусе до одного города, где сопровождающий передал группу другому проводнику. Тот вез дальше, в следующий населенный пункт, и там снова передал, и так далее. В течение пяти суток добирались до границы – на автобусе, машинах, пешком. И это еще не была граница. Ребят довели до подножия высокой горы и сказали, что дальше они пойдут сами, без сопровождения. Объяснили, что с вершины этой горы будут видны огни. Это Ашхабад, столица Туркменистана, а значит, Советский Союз.
– Мы прошли этот путь, это было ночью, и в свете луны увидели солдат, которые ходили вдоль границы, – рассказывает Аркадий Аскери. – Страшно было, мы прятались за камнями. Стали приближаться к полосе, я увидел столб, на котором была табличка. И надпись на ней была уже не на персидском языке, а на русском. Упали мы там в траве и спали до утра.
Утром увидели дорогу, небольшой деревянный домик. Чтобы добраться туда, надо было пройти по перепаханной полосе. Мы не знали, что эта пахота имеет особое значение: на ней хорошо видны следы, служившие доказательством нарушения границы. А еще там были провода, которые мы подняли и пролезли под ними. И вспаханный участок мы, конечно же, преодолели.
Идем, никого нет. Увидели, что возле деревянного домика пасется корова. Я предложил пойти туда, может, кто-то есть, спросить что-то. Пришли, из домика выскакивает солдат с автоматом и собакой. Он стреляет вверх, а мы замерли. И вдруг откуда-то появляются человек десять-пятнадцать на лошадях. Среди них были те, кто понимал по-персидски. Кто? Откуда? Куда? Дня три нас там держали, а потом передали, я думаю, КГБ. Нас посадили в машину, завязали глаза и повезли. Высадили нас в каком-то дворе и повели к двери, ведущей в подвал.
Ребят развели по отдельным камерам, расположенным в подземелье, с ужасными условиями. Ежедневно вызывали на допрос и спрашивали одно и то же: «Ты американский шпион, засланный в Советский Союз?» Это продолжалось в течение трех месяцев. Дознаватели кричали, но не били. Самая большая грубость – тыкали пальцем в голову со словами «ты врешь!». Аркадий Николаевич признается, что пережить это все помогала надежда на будущее: жизнь в СССР ему казалась райской.
Пятьдесят третий год. В СССР был закон: незаконно нарушившим государственную границу – три года заключения. Иранских беглецов судили, дали по три года и отправили в Нижний Тагил.
– Нас было шестнадцать политзаключенных. А всего в лагере было человек пятьсот, – говорит Аркадий Николаевич. – Сначала я работал на строительстве металлургического завода. Ежедневно нас строили, перекличка, погрузка в машины и – на строительство. А потом почему-то меня перевели. Было помещение, в котором стояло огромное железное корыто, а сверху высыпали раствор, который лопатами надо было раскладывать в формы. Так делали шлакоблоки, которые грузили в вагонетки и загоняли в камеры. Условия работы ужасные, и там трудились штрафники. Почему меня туда отправили?
Я решил что-то предпринимать, потому что, если еще месяц поработаю, – не выдержу. В лагере был комиссар, к которому я на ломаном русском обратился с просьбой помочь – я же не штрафник. Он повел меня к врачу. Не знаю, что он ему сказал, но меня осматривали, обследовали и обнаружили слабое зрение. А оно и было слабым. Врач написал, что мне нельзя работать в таких условиях.
В лагере был цех, в котором изготавливали ящики для оружия, и меня туда определили. Конечно, там было лучше, легче. Питание – лагерная баланда, на мне ребра можно было посчитать. Но все же это были совсем другие условия труда. А еще там делали товары народного потребления: деревянные скалки, ролики и прочее. И был там мастер, научивший меня работать на станке. Он очень мне помог. Его звали Аркадий. Выйдя на волю, я взял его имя. Мир не без добрых людей. В этом я за всю свою жизнь убедился.
Перед освобождением осужденных за нарушение государственной границы переправили в Мордовию, в специальный лагерь. Политзаключенных там держали определенное время, чтобы они написали заявление, где хотят жить: то ли остаться в Советском Союзе, то ли ехать за рубеж. Те, кто выбирал, например, Турцию, Англию или Германию, здесь же и оставались. А кто предпочитал СССР, тем предлагали выбор.
Аркадию (Мухамеду), пожелавшему остаться в Союзе, показали перечень городов, в которые ему нельзя ехать. В столицы республик – нельзя, в города вблизи границы – нельзя, со стратегическими предприятиями – нельзя…
– Я посмотрел все оставшееся. И почему-то мой взгляд остановился на Кировоградской области в Украине. Я сказал, что хочу туда. И мы втроем, которые покинули Иран, прошли лагеря, в 55-м году приехали в Кировоград, – вспоминает Аркадий Николаевич.
– Сразу же пошли на Ленина, 6. Там был полковник Баскаков, который определял, кого и куда направлять. И нам сказали, что отправляют в Александрию работать на шахте. Я категорически отказался, сказал, что хочу на завод «Красная звезда» – кто-то мне уже о нем рассказал. Ответили, что там нет вакансий, и отправили нас в совхоз имени Кирова недалеко от Кировоград
Это была работа грузчика. Летом грузили и перевозили зерно, зимой – стройматериалы. Из Кривого Рога возили цемент. Занимались заготовкой свиней. Однажды свинья выпрыгнула из кузова, и за ней гонялись по полям, чтоб поймать и снова загрузить на машину.
Летом в совхоз приезжали наемные работники из Западной Украины помогать собирать урожай. И в их числе было много женщин. Один из моих иранских друзей познакомился со своей будущей женой и уехал во Львов. Второй уехал в Запорожье. Я остался один. Снова приехал в Кировоград к Баскакову с просьбой устроить меня на завод «Красная звезда». Он кому-то позвонил, и меня оформили слесарем на конвейер.
Новоиспеченный заводчанин стал работать и параллельно поступил в вечернюю школу. Он и русского языка толком не знал, а школа была украинская. Ходил на учебу по вечерам, ночами сидел за учебниками, днем – на заводе. Через четыре года получил аттестат о среднем образовании. Это был 60-й год.
Поскольку в лагере Нижнего Тагила Аскери приобрел специальность столяра, он попросился в деревообрабатывающий цех завода. Зарплата хорошая, место в общежитии на Гоголя, комната на двоих. Жизнь складывалась так хорошо, что бывший беглец из Ирана поверил в то, что не напрасно мечтал оказаться в Союзе.
Он поступил на вечернее отделение института сельхозмашиностроения! В недавнем прошлом – участник переворота в Иране, нарушитель государственной границы, узник лагерей, грузчик в совхозе, выпускник вечерней школы и – абитуриент института. С экзаменами было на так просто – языка еще не было. Но преподаватели, принимающие вступительные экзамены, что-то заметили, поняли, может, пронялись судьбой и помогли. А помогли, кстати, очень оригинально. Вот как вспоминает об этом бывший абитуриент:
– Один преподаватель просто сказал мне, что ставит «четыре», потому что я все написал, а устно объяснить не мог. А еще один, Решетняк, принимавший физику, письменное задание, которое я с горем пополам решил, посмотрел и перешел к устным вопросам. А там был закон Архимеда. Я сказал, что могу по-персидски сказать, а по-русски – никак. Он говорит: «Переведите то, что вы знаете на персидском, на русский язык». И я начал: «Тело, погруженное в жидкость, вытесняет…» Он меня остановил и говорить: «Четыре». Так я стал студентом.
Первые годы было очень тяжело, и это понятно. В группе было 35 человек, все работали, а по вечерам учились. Аркадию надо было зарабатывать не только для себя, но и для семьи: женился, в 61-м году родился старший сын, привезли в город тещу. Жили в общежитии «Красной звезды», а денег не хватало… Работал на заводе, не отказывался ни от каких подработок: делал курсовые «однокашникам», по ночам разгружал вагоны…
1964 год, до окончания института – два года. Александр Стольников предложил Аркадию пойти к Желтобрюху, на другой завод, – может, возьмет на работу? И Виктор Николаевич взял студента-вечерника слесарем-испытателем, но с испытательным сроком. И наш герой уверен, что это был переломный момент в его судьбе:
– Встреча с Желтобрюхом была для меня знаковой, судьбоносной. Я работал в его бюро, отрабатывал его конструкции. Знаете, во время военных действий говорят «генерал», «герой», «благодаря ему мы победили»… А в производстве тоже есть свои генералы. И Желтобрюх для меня был именно таким. Благодаря ему «Гидросила» приобрела свою мощь и значимость. Казалось, что, кроме работы, он ничего не знает. Светлая ему память
Но вернусь к прошлому. Он, Желтобрюх, изобрел насос, а я, так случилось, стал слесарем-испытателем. Но устройство не работало. Что ни делаешь, день и ночь собираешь, ставишь на стенд, а он выходит из строя. Я пришел к Виктору Николаевичу, принес три детали поджимной обоймы и спросил, почему это делается из трех частей. И предложил сделать эту деталь цельной. Он вызвал инженера-конструктора Друся и передал ему мои предложения. Все получилось.
После этого Желтобрюх оформил меня инженером-конструктором завода. Я еще институт не окончил, но уже занимал солидную должность…
В 1958 году завод запустил в производство шестеренные насосы НШ-40, а время требовало уже более мощные механизмы. Те, которые пытались делать, имели много конструкторских недостатков, не позволяющих насосам сразу работать на тракторах, их сначала надо было отрабатывать в лаборатории. Применялись детали из алюминия с пятипроцентным содержанием олова, это было дорого, а поэтому невыгодно. С 64-го по 70-й год завод отрабатывал конструкции, которые должны были внедряться в производство. Выпускали их большими партиями, ставили на новые машины.
Тракторные заводы новые насосы ставили на старые конструкции, где были заложены совершенно другие габариты, надо было подгонять, переделывать. Было много сопротивления, но проблемы удалось решить.
– Был у нас конструктор Жулинский. Он придумал, как ставить наши насосы на старые образцы. Но этого было мало, – рассказывает Аркадий Николаевич. – Я никогда не забуду, как Виктор Николаевич Желтобрюх поехал в Москву на завод «Мосгидропривод», выпускавший тоже шестеренные насосы. Технически вся «власть» находилась в их руках. В Союзе было девять заводов, выпускавших гидравлику, и все технические моменты надо было с москвичами согласовывать. Желтобрюх добился проведения технических испытаний наших насосов и их. Параллельно вышел стандарт, который назывался «Машины уровня семидесятого года». Он предусматривал повышение рабочего давления, надежности, производительности. Поставили мы партию насосов, и меня отправили в Москву.
Три месяца я там проводил сравнительные испытания. Но москвичи начали жульничать. Как только выходила из строя их деталь, особенно часто корпус не выдерживал, они ночью ставили новый. Я позвонил Желтобрюху, все рассказал, и он приехал. Мы что-то придумывали, напильником помечали их корпуса, но они их все равно меняли. Я обратился к их главному конструктору, описал ситуацию, он вызвал своих заместителей, и они признали свое поражение. Это дало возможность резко расширить наш завод – министерство выделило деньги для производства насосов. Пошли новые трактора в Харькове, Челябинске, Кирове, Минске, и все устанавливали наши насосы.
Пошла слава о заводе. И удалось даже купить германскую лицензию. Меня назначили начальником сектора, потом начальником конструкторского бюро. Когда все закрутилось, Желтобрюх стал директором завода, были определенные кадровые перестановки, и меня решили сделать главным конструктором. Мое назначение было воспринято неоднозначно, не все поддерживали мою кандидатуру. Но были те, кто выступал за меня. Например, секретарь комсомольской организации Найда. Он эту ситуацию использовал с точки зрения идеологии: мол, вот какой Советский Союз добрый и справедливый, на руководящую должность назначают человека из другой страны и тому подобное.
И вот в 78-м году я стал главным конструктором. Тогда приехал министр тракторного и сельхозмашиностроения Ежевский. Должность у него была очень солидная, но он любил петь, танцевать на сцене. Веселый был. Это он сказал, что заводу нужно другое название. Объявили конкурс. Я предложил «Гидросила», по аналогии с ленинградской «Электросилой». Точно такое же название предложила еще одна девушка, параллельно со мной. Наш вариант победил, и нам дали премию – по 75 рублей. Это были большие деньги.
В 83-м году у нас возникла новая проблема. Время холодной войны с США. А они поставляли в Союз Caterpillar – бульдозеры, которые работали на Севере по добыче золота. Поставки прекратились. Совет министров решил создать свои бульдозеры. Поручили это челябинскому тракторному заводу. Комплектующие – по всем заводам. Гидроагрегаты должны были мы делать. Там минус 50 градусов, и наши насосы плохо работали, не выдерживали. Я поехал в командировку в Болгарию, смотрю, их насосы от наших немного отличаются. У них была металлофторопластовая втулка. Я взял у них одну штуку, приехал сюда, собрал начальников бюро и сказал, что нам надо найти такой материал. Узнали, что в оборонной промышленности, в Москве, на станкостроительном заводе выпускается металлофторопластовая лента. Принцип таков. На тонкой стали наносится порошок – металлофторопласт с бронзой. Под прессом, под высоким давлением получается цельным. Выдерживает очень большие нагрузки. Мы сделали насосы, отправили их в суровые условия, и они стали работать. В результате я стал лауреатом премии Совета министров. За использование подшипников скольжения на основе металлофторопласта.
Не могу не сказать о коллективе. Когда я стал главным конструктором, было сорок человек в бюро, плюс ИТР, экспериментальный цех – всего около восьмидесяти. Мы же работали вручную, у нас не было компьютеров, ксероксов. Коллектив вырос до 240: 140 ИТР, 100 рабочих. Я благодарен Богу, что попал в такой коллектив, к таким людям. Меня уважали. Не помню ни одного случая, чтобы был конфликт. Правда, было раз. Один человек захотел стать главным конструктором и написал анонимку. Откуда я родом, что я такой-сякой. Меня проверяли, расспрашивали. Но все прошло.
Коллектив не только создавал и отрабатывал конструкции. Все новые машины имели свои недостатки, и насосы выходили из строя. Получалось, что мы виноваты. Так было с ростовскими комбайнами: сколько ни ставим насосы, а они перестают работать. Это все находилось под контролем министерства и было очень важным. Много специалистов я отправлял в командировки, чтобы разобрались, пока Виктор Николаевич не сказал мне съездить лично и посмотреть. В первый же день по приезде я попросил показать, куда поступают насосы и весь их маршрут до самого комбайна. Завод там очень большой, и мы на электрокаре целый день ездили по маршруту. Я обнаружил, что они проверяют качество наших насосов на стенде, который находился на литейном участке. Там была такая гарь, такой черный дым… На стенде же нет никакой защиты от пыли и других сторонних вещей. Я попросил остановить стенд, открыть бак. Оказалось, что там черное, грязное масло. Я говорю: «Ну как можно? Мы вам отправляем качественную продукцию, вы ее здесь гробите, ставите на комбайн, и мы остаемся виноватыми». Их генеральный конструктор понял, в чем дело, и распорядился прекратить испытания.
Пошли посмотреть комбайн. Чтоб вам было понятно: бак, трубопроводы к насосу, насос в двигателе. Я сразу посчитал объем бака и труб и сказал, что так не годится. Насосу просто не хватало жидкости. Поменяли.
Еще был случай. Минский автомобильный завод начал выпускать 40-тонные самосвалы. Брали наши насосы, и они снова стали выходить из строя. Командировка за командировкой, карьеры в Кривом Роге. Я снял осциллограммы, посмотрел и сказал, что он работать не будет. Почему? Да потому, что трубопровод не годится. Поменяли – все заработало.
Все наши узлы имели знак качества. Каждые три года собиралась комиссия: от министерства, института, контролирующих организаций, потребителей. Они давали оценку нашей продукции. Знак качества – это не только престижно, но и повышение цены на продукцию.
Если вы помните выпускаемые заводом товары народного потребления, то сервировочный столик сконструировал я. Увидел в Ленинграде в какой-то организации подобный, и мы стали выпускать и реализовывать столики на колесиках.
Слово «завод» по-русски не объясняет всей глубины значения. А вот с персидского завод переводится как «рабочий дом». Вот наш коллектив и трудился, как в рабочем доме. Нам все было по плечу, все получалось. Кроме основной работы, мы еженедельно наводили порядок на улице Колхозной, каждый год – в дендропарке, помогали полоть и собирать урожай в колхозах. Знаете, какая самая трудная работа была в колхозе? Свеклу убирать и грузить. Тяжелейший труд. А еще каждый год у нас был конкурс художественной самодеятельности. Жаль, что никто не снял видео, как мы пели. Наши конструкторы всегда занимали первое место.
Еще раз вспомню Желтобрюха. Понятно, что я ему многим обязан. Но ему обязаны и завод, и город, и отрасль машиностроения. Было бы правильным увековечить его имя. Надеюсь, что нынешнее руководство «Гидросилы» что-то придумает.
Когда Виктор Николаевич возглавил «Красную звезду», директором завода стал Гарий Васильевич Бугреев. Мощный руководитель, освоивший кокильное производство, грамотный, многого достигший. Человечный был директор. Внимательно выслушивал, решение принимал не сразу, обдумывал все. Вообще люди тогда особенные были, сегодня таких нет.
Я работал с 64-го по 95-й год. За время моей работы было сделано 101 изобретение, из них я автор 25-ти. Завод, спасибо, мне достойно за это платил. Я ушел с завода в 95-м, но очень и очень ошибся. Мне показалось, что предприятие рассыплется, как многие другие: оборудование растащат, стены разберут. Со временем я понял, как ошибся. Знаете, есть такое выражение: «Отдам котенка в хорошие руки». Нашлись люди, которые спасли завод, то есть «котенок» попал в хорошие руки. Павел Штутман, Юрий Титов сделали, казалось, невозможное. Я доволен, что «Гидросила» выжила и живет. Тысячи людей вкладывали в производство душу. И Штутман с Титовым сохранили эту душу. Сегодня могу сказать следующее: я на заводе проработал 31 год. Это были самые счастливые годы моей жизни.
…Аркадий Николаевич в свое время привез на завод первый компьютер (на фото внизу), разобрался в нем и научил работать других. Он и сейчас продолжает «работать» на компьютере – играет в шахматы со всем миром. И у всех выигрывает.
Источник: Газета "Украина центр"
